[Скромная писательница]

Дорогие участники сообщества!
Наконец-то злой администратор вернулся и обнаружил, что все срочно нужно переделывать. Как видите, я уже сменила дизайн. Теперь:
- То, что находится на первых двух страницах сообщества(в смысле от стартовой, а не от начала ведения сообщества) огромная просьба спрятать под кат ( тег [*MORE], если кто-то не знает)
- И оформить шапку , уверяю, это не займет более двух минут.
- Не исправленные в течении двух недель сообщения будут удаляться .
- Так же в связи с давними, изменениями на diary.ru в ближайшее время несколько изменятся правила оформления дальнейших постов .
Ну а теперь о хорошем.
Я действительно очень обрадовалась. когда увидела, что сообщество до сих пор живо. Этим я обязана вам: участникам и постоянным читателям. Хочу выразить вам огромную благодарность. Пишите, творите, читайте и дальше.

С уважением Скромная писательница.

---

О интренет-творчестве

[hipostasy]

Что значит "выразить себя"?

Наверное, это стремление представить зрителям или читателям свою миниатюру, произведение, делясь с ними ссвоими чувствами, мыслями; желание как проверить мировосприятие и мироощущение, так и узнать их мнение.

И последнее подспудное, бессознательное желание достаточно сильно, ибо именно оно и побуждает автора выставить свое создание на обозрение в тематических сообществах интернета....

Интернет-творчество, интернет-публикация, в отличие от иных видов публикации, издания, представления своего творчества, дает редкую возможность непосредственного общения с читателем, как правило, полезного обоим участникам этого процесса.

И реакция, мнения читателей, порой неожиданные, парадоксальные, нередко заставляют автора стремиться к большей четкости и дисциплине САМОВЫРАЖЕНИЯ, стремиться к наиболее точной адекватной ПЕРЕДАЧЕ, отражению своих мыслей и чувств(а это не дает без определенного навыка, приобретаемого только в процессе творческого экспериментирования).

Поэтому размещение в сообществе (презентация) авторской работы - это и цель, и этап и определенная начальная школа общения со зрителями и читателями, процесс взаимообщениячитателя и автора, чего не дают иные, традиционные формы "бумажного" опубликования прозаического или поэтического произведения.

Поэтому -- отвечайте авторам, хвалите их талантливые находки, приемы, мысли и .д., вежливо и аккуратноотмечая неудачные места, ошибки, недосказанные или непонятные моменты....

Это будет полезным как автору рецензиремого поста, так и другим читателям, и самому рецензенту, упорядояивая подход к восприятию своего или чужого текста, произведения, дисциплинируя, оттачивая мысль и слог.

---

Рассказ-без-названия

[MartyMcFly]

Название: Пока нет
Автор: Марти МакФлай
Жанр: эээ... социальный постмодернизм (как завернула-то!)
Самарии: Немного пафосно... но от души.
Отказ от прав: моя
Посвящение: Всем, кто поймет))))

В детстве мне всегда было интересно, что такое школа. Я думала, там будет интересно, там будут друзья и развлечения.
Но школа оказалась довольно мерзким местечком. Я слишком поздно поняла, что самое важное в ней – это касты. Это Короли и Королевы. Есть их Придворные. Есть Крестьяне – простые девчонки и ребята, жизнь которых состоит в том чтобы просто не вызвать гнев Королей и отсидеть свои персональный ад от звонка до звонка. Я – одна из них.
А есть Изгои. Таких мало, но они есть. Мне их жалко, но я, как и остальные Крестьяне, пытаюсь их не замечать. Мне не охота стать одной из них.
Не могу сказать, что моя жизнь так уж плоха. Даже наоборот. У меня есть несколько друзей, нормальная семья, своя комната, лабрадор, старенький фордик, подаренный бабушкой на шестнадцатилетние. Типичный набор типичной хорошей девочки. И проблемы такие же – прыщи на лице, новые джинсы и мальчик из параллельного класса.
Мне все это казалось вечным. Незыблемым. До сегодняшнего дня, когда все изменилось.

**********************

Несколько раз в год на территории Штатов или Канады сумасшедший школьник врывается в школу и расстреливает своих одноклассников. Или режет их. Иногда это нелепая случайность, а иногда – страшная трагедия. Но чем бы это ни было, мы смотрим про такие случаи каждое утро, завтракая бутербродами, а потом идем в школу. Нам кажется, что с нами такого не случиться.
- «Трагедия в Виргинии. Студент ворвался в Музей Современного искусства и расстрелял группу школьников на экскурсии. Погибло тринадцать школьников, ещё пятеро находятся в критическом состоянии. Личность преступника установлена – это был шестнадцатилетний Мартин Спенсер, учащийся той же школы, что и все пострадавшие. Семья Спенсера, покончившего с собой после жестокой расправы, утверждают, что у него были большие проблемы с одноклассниками, администрация учебного заведения это отрицает. Проводиться расследование».
Мама выключает телевизор и говорит:

- Милая, пора в школу. Может, подвезти?
- Нет мам, я сама.
Форд не заводиться с ни первой попытки, ни со второй. Я понимаю, что если он сейчас не заработает, я опоздаю в школу. Ровно 8:32 в коридор выходит директор Беггинс и в школу больше не попасть. Предки меня убьют….
- Давай, милый, заведись, ну пожалуйста.
Ура. Довольное урчание мотора.
Я подъезжаю к школьной стоянке, паркую, Фордик и бегу к школьному зданию. Успела.
На крыльце сидит мой приятель, Макс.

-Привет.
- Как дела?
- Нормально. Сейчас что?
- Литература.
Мне нравятся эти уроки. Учитель, мистер Саймонс, особо не придирается к ученикам, просто тихо сидит и бубнит у себя за столом, выставляя хорошие оценки тем, кто его слушает. Время от времени, правда, бывают и тесты, но совсем простые.
Впрочем, большинство учителей здесь такие. Есть и зверствующие, но их очень мало. В этом мне, пожалуй, повезло.
Биология. Морщась, я режу бедную лягушку. За что же её так? Ой, а какая мерзость внутри….
На физкультуре можно тихо сидеть в стороне, пока все остальные играют в мяч. Макс сидит вместе со мной – он дико боится мяча, я же просто не люблю играть. Мы тихо переговариваемся.
Ленч.
Мы берем отвратительную, варенную вареную колбасу. Даже звучит по-идиотски – вареная колбаса, которую сварили. Берем нечто, отдаленно напоминающее пюре – слишком жидкое и бледное. Берем соки в пакетиках – единственное более-менее съедобное.
Мы садимся за стол.

*******************************

Я не поняла точно, когда все началось.
Я доедала пюре, Макс успел вскрыть баночку из-под сока. Вдруг он роняет её мне на колени.
- Ты чего…?
Хлопки. Бэнг-бэнг-бэнг.
В прошлой школе, где я училась года за два до того, как мы переехали из округа Колумбия, у нас были уроки личной безопасности. Слышишь хлопки – падай. Учительница, диктуя конспект, могла резко ударить книгой о парту – и ты падал рядом с другими, думая о том, что не надо было надевать белую кофту.
Сейчас я проклинаю дурака, взорвавшего хлопушки. Проклинаю Макса-растяпу. Проклинаю светлую юбку. Проклинаю пыль, покрывающую пол. Придется сбежать с уроков – не могу же ходить весь день в пятнах!
Вокруг гам. Ну чего смешного в том, что я… хм… «упала»?
Но это не смех. Это крики. Крики страха. Я поднимаю глаза. Стол, за которым мы сидели, упал. Рядом со мной разлито пюре и сок. Макс лежит рядом.
Крики.
Хлопки. Бэнг-бэнг-бэнг.
Я ничего не вижу – мы лежим в углу. За дальним столом. Нас не видно, но не видим и мы.
- Макс, ты сбрендил? - кричу я и пытаюсь подняться.
Он рукой держит меня и шепчет:
- Лежи, дура.
Я слышу чей-то голос. Он орет, перекрикивая хлопки, что бы все лежали. Я вижу, как совсем рядом со столом проноситься Энни Суонк – невысокая полная девушка.
Я должна была испугаться, когда она упала. Просто упала ни с того ни с сего. А под стол пробралась тоненькая струйка крови. Но я не испугалась – просто отодвинулась подальше. Юбку и от сока почти невозможно отстирать, что говорить о крови.
Все умолкает. Я слышу плач. Нету больше и хлопков. Только говорит кто-то.

-Вы все… уроды… прите сюда и чтоб никто не ныл…
Я хочу подняться, но Макс опять хватает меня за руку.
- Лежи, ***, кому говорят. Они же нас пристрелят.
Но кто-то уже подошел к столам. Кто-то заглянул туда, где лежали мы.
- Вы глухие? Или обосрались от страха?
Я встаю, слегка отдергиваю юбку и перелазаю через стол. Он узкий и длинный. Наступаю на руку Энни и смотрю на неё. Глаза открыты и мертвы, поддернуты полупрозрачной пленкой, на зеленый топ со слишком глубоким разрезом сместился на бок и теперь виден лифчик. Чуть ниже груди три или четыре красных пятна.
Энни – одна из низших. Точнее, была ей. В прошлом году покончила с жизнью одна из презренных, Нина Эскот. Я не раз становилась свидетельницей того, как её унижали королевы. А потом эти же королевы плакали около стенда с её фотографией. Что ж, Энни. Теперь ты тоже королева. Пусть и посмертно.
Я узнаю и держащего оружие.
Том. Том Прайс. В младшей школе мы учились вместе. Его все тогда дразнили Тедди – уж больно он напоминал одного из этих медвежат (прим. автора – игрушки Me to you, медвежата, столь любимые сентиментальными девушками). А потом его отец бросил семью, мать стала пить и Тома мгновенно сделали козлом отпущения.
- Привет, Том.
Он молчит. Лишь дуло, направленное на Макса слегка отклоняется в сторону.
Мы идем туда, где на коленях стоят человек 15. Рядом с ними – ещё двое таких же, как Том. Обреченных на вечное презрение. Парень и девушка. Джесси и Мэллоу.
Похоже, повезло немногим. Я переступаю через тех, с кем раньше училась. Общалась. Целовалась. Один раз Макс вскрикивает. Таша, его девушка, лежит у самого окна, спиной вверх. Наверное, хотела выпрыгнуть.
Я считаю – в столовой было немного народу. Максимум – человек 60, мало кто успел придти на ленч, да и не все завтракали в здании. На полу не меньше полусотни трупов. Ещё человек двадцать в углу.
Интересно, а побили ли они рекорд? Я постаралась припомнить, скольких убил в 64 году маньяк на вертолетной стоянке. Нет, не помню.
Отправляя своих детей в школу, родители твердят: «Нет, мои дети хорошие. Они учатся в хорошей школе, где все ребята дружны и милы друг с другом, в школе, куда никогда не придет маньяк с пистолетом, и не будет стрелять по детям». Они не догадываются, что именно их детишки растят этого маньяка, воспитывает его. И сегодня моя мама во время обеденного перерыва включит местные школы и увидит репортаж из здания старшей школы Вест-Хилла.
«Несколько учеников ворвались в здание старшей школы Вест-Хилла и силой удерживают (а может и не удерживают уже) около двух десятков заложников. Да, если верить свидетелям – некоторым из ребят удалось разбить окна и выпрыгнуть через них – в зале было около восьмидесяти человек – к счастью не все собрались в столовой. Да, правительство ведет с ними переговоры. Мы будем молиться за оставшихся в живых ребят».
А потом люди будут нести цветы моей маме. Будут говорить, как они ей сочувствуют. Как им больно и грустно. Говорить, что я на небесах. Там, где мне будет лучше. КАКОГО ЧЕРТА???? ЕСЛИ Я СДОХНУ МНЕ БУДЕТ ЛУЧШЕ????
Эти люди вырастили монстров. Они это знают и отрицают это. Это куда страшней, чем поступки их воспитанников, ежегодно убивающих десятки своих соучеников.
А если погибнет Макс, то цветы принесу его маме я. Я буду говорить, как я сопереживаю ей и сочувствую. Буду говорить, что мне больно и грустно. Что Макс сейчас там, где ему лучше. Я ведь тоже растила монстров и один из них сейчас тычет оружием мне в лицо.
Мы становимся на колени. Рядом с другими. Слева от меня Эври Мест. Худенький паренек. Музыкант. Я слышала, как он играет на флейте. Тихо, завораживающе. У него тонкие изящные пальцы и он всегда в черном. Он о чем-то думает и тихо мурлычет под нос. А впереди хлюпающий носом Тони Роен. Он нападающий в команде по футболу и ему предложили спортивную стипендию. Когда это случилось, в школе была собрана торжественная линейка – мало кто из школы получал спортивные стипендии. А сейчас Тони, всегда доводивший до слез других, сан плачет. Роен сломал когда-то палец Месту. А теперь Эври положил руку ему на плечо – они совсем рядом – и перестав мурлыкать что-то шепчет.
-Все будет…. Выберемся… успокойся… ты … злишь их.
Макс справа от меня. Он не плачет а, молча смотрит на Ташу.
Я кладу руку ему на плечо:
-И мы тоже попали сюда.
Он словно не слышит.
А вокруг все бурлит. Я слышу крику с улицы. Я вижу тех троих, что держат нас под прицелами. Ещё один стоит у окна. Он такой крошечный – пушка в руках больше него самого. Он похож на воробушка. Взъерошенный, худенький и, кажется, испуганный. И Тедди-бир – пухлый, со светлыми волосами, он ведь тоже испуган. Что там – они боятся. Боятся не нас – боятся, поймут ли их взрослые.
Одна из них Мэллоу. Я помню её – даже лучше чем надо. Я несколько раз заходила в туалет, когда Королевы и их придворные избивали её. За что я так и не поняла – я старалась тут же забывать о том, что видела. Но всегда во мне жило какое-то непонимание. Мэллоу очень красива, красива до неприличия – огромные голубые глаза, черные вьющиеся волосы, белая идеально чистая кожа, пухлые губы.… Хотя нет, как раз за это её и били – били за то, что не могли сравниться. Стая ворон легко заклюет павлина – так же заклевали Мэллоу. Сейчас Мэллоу красная, с возбужденно горящими глазами стоит совсем рядом со мной, ища кого-то среди трупов. Том, бродивший недалеко говорит ей, совсем тихо – в столовой лишь иногда раздается чей-то слабый плач.
- Марисы нет.
- Через окно?
- Да, похоже.
А на улице твориться ад. Тот, который стоит у окна время от времени стреляет. И доносятся крики. А потом сирены.
Это полиция. Сейчас они попытаются вступить в переговоры с террористами. Они будут думать лишь о том, как эффективно уничтожить преступников с наименьшим количеством жертв. О том, как застрелить пятерых подростков, заказавших оружие через Интернет и отомстивших своим одноклассникам. А потом будут говорить о том что «у этих пятерых просто снесло крышу, они бы не перед чем не остановились». Может, это правильно. Может, так и надо.
И голос – сухой металлический голос говорящий сухие металлические фразы:
-Ребята не делайте глупостей. Ребята, мы можем вам помочь. Просто положите оружие и отпустите своих одноклассников. Ребята, если вы сделаете это сами, ваше наказание будет мягче.
Полсотни трупов. В Нью-Мексико нет моратория на смертную казнь. После полусотни трупов даже добровольная сдача никак не смягчит им наказания.
Тот, кто у окна, стреляет. Раз. Два. Три. И столько же выстрелов в ответ.
Тот, который у окна, кричит:

-Мы отпустим заложников, если за нами пришлют вертолет. Трое отправиться с нами и если пилот не довезет нас до Мексики, то они трупы.
Я думаю – а кто из учителей умер? Может кто-то из этих пятерых убил старенького Саймонса? Мне его жалко. Тиша его внучка.
Тот, который у окна перекрикивается о чем-то с полицейским.
Он отходит и говорит о чем-то с Тедди-биром. Выстрел. Тедди, стоявший спиной к окну падает. Дальше все беззвучно. Раскрывается рот у Мэддоу. Она кричит. Тот, который говорил с Тедди, хватает Макса за шкирку, поднимает и тащит к окну. Макс не сопротивляется – он смотрит на Ташу и тихо шевелит губами.
Я неожиданно узнаю того, который стрелял – фотограф из нашей газеты. Странно. Вроде бы все видели его по нескольку раз, знали имя. Но не запоминали, он просто выскальзывал из памяти…. Я и сейчас не могла вспомнить, как его зовут. Джонни? Джек? Джесси? А нет, Джастин! Джастин Четвин…
-Он мог жить. Вы убили его.
Стреляет. Я смотрю на то, как Макс оседает и понимаю, что потом я буду десятки и сотни раз вспоминать этот момент. Буду плакать. Буду корить себя за то, что не помогла ему. Ведь мы – друзья. Но сейчас меня интересует только одно – какие цветы подарить его маме, что бы они ни были слишком неуместными.
А слеза бежит вниз по щеке.
-Хорошо, ребята! Только не делайте больше глупостей.
Ещё одна слеза. КАК СИТУАЦИЮ, КОГДА ОДИН ПОДРОСТОК ВЫШИБ МОЗГИ ДРУГОМУ, МОЖНО НАЗВАТЬ ГЛУПОСТЬЮ? Какие все-таки взрослые странные.
Эври кладет руку мне на плечо.
-Не надо.
Я перестаю плакать. Ещё успею – если повезет.
Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю на тех, кто стоит на коленях – хотя некоторые уже присели – вокруг меня.
Несколько футболистов. Они обмениваются взглядами. Иногда что-то шепчут – так, что только губы слегка шевелятся – друг другу.
«- Они нас всех убьют, придурки»
Они не хотят никого спасти. Они хотят, что бы их фото поместили на обложку Newsweek, а их самих приглашали на телешоу. Да мисс. Это было просто ужасно. После того как они убили Макса мы поняли, что должны сделать это. Да мисс. Мы молимся за тех, кто там погиб. Даже за них. И это «них» будет произнесено с такой грустью, что взрослые будут промокать глаза от умиления. Боже, как это благородно – они молятся за тех, кто их чуть не убил.
Мэллоу сидит на корточках, прижав к себе Тедди. В ней искренности больше чем в тех кто будет плакать о «бедных детках» увидев репортаж в новостях или прочитав статью в газете. Они будут плакать, потому что должны. А она – потому что хочет.
Что происходит дальше, я не понимаю. Кто-то из футболистов хватает Джастина за ногу. Тот падает. Когда его винтовка ударяется об пол, раздается выстрел. Эври оседает. Его голова прямо у меня на плече. Ему попали в бок. Тони поворачивается. И берет Эври за руку.
-Ты как старик?
Глупый вопрос. Но такой искренний.

-Ничего. Выживу.
Я кладу голову Эври себе на колени. Странно, но крови почти нет. Наверное, хороший признак.
-Держись.
Это все занимает сотые сотых секунд. Я не вижу, как футболист подминает под себя Джастина. Как они сражаются.
Я вижу, как Мэллоу медленно раскачивается, прижав к себе голову Тома.
Я слышу, как двое других начинают стрелять по нам. Им больше нечего терять. Я падаю. Надо притвориться мертвой – только вот зачем?
Футболисты вскакивают. Их пятеро. Они сбивают с ног двоих – кто-то из них падает при этом.
А потом я вижу, как Мэллоу вставляет пистолет себе в рот и стреляет.

*****************

Прошло несколько дней.
Эври уже выписали из больницы. Сегодня на берегу реки должна пройти памятная церемония. Церемония в память о Максе, Тише, Элли, Тони. В память о других сорока девяти, убитых тогда. Но не в память о пятерых подростках, захвативших столовую в старшей школе небольшого городка. Общество отказывается вспоминать тех, кого вырастило.
Журналисты нас не трогают. Начнут через несколько дней – так они проявят сочувствие и солидарность.
Ребята из нашей школы стоят на берегу. Расступаются перед нами. У всех в руках кораблики – самодельные бумажные кораблики, на которых написано в чью они память. У нас – у меня и у Эври, двух из пятерых выживших тогда – тоже кораблики. На моем написано - Джастин Четвин, Мэллоу Розенберг, Том Прайс, Ричард Доусон, Кен Брикман. И Макс.
Я, наверное, ничуть не лучше остальных. Такая же лицемерная, с этим своим корабликом.
А взрослые… их интересует как эти пятеро пронесли оружие в школу. А не почему они это сделали. Ведь если начать копать до истоков, придется все менять. А так можно притворяться, что такого больше нигде не повториться. Как удобно…
Ты в ответе за тех кого приручил. Ты в ответе за тех детей, которых растишь. Только вот общество об этом забыло.

---

домой

[dusimbiev]

Домой.

Я еду домой.Будучи солдатом я находился на самом верху солдатской иерархии,а мой
товарищ внизу,и я старался,как мог,удерживая его на плаву.Не моя вина,что в этом
я не преуспел.Сейчас мы едем домой.Мы ночуем у него дома.Мой дом еще далек.Бесконечное
половодье закрыло дорогу к моему дому.Вода закрыла проезжую дорогу.Но полохо ли
у моего друга?Нет.У его сестры огромные груди.У меня был понос.Этот понос при
моей скромности в чужом доме мог свести в могилу.Его сестра,какие у нее
восхитительные груди ,и лицо в моем вкусе.Она скромна,но груди невозможно скрыть.Кроме
того она обнаружила,что я болен и болен поносом.Понос имеет близость к моим
гениталиям.Я захотел ее,и ,возможно,влюбился.Она сказала,что стара для меня.Ее
брата искалечили в армии.Но когда его калечили,я изнывал от побоев.То,что я
успел пробраться к вершине, было после.

У моего служака хороший отец,он может быть хорошим тестем.Они не гонят меня.
Должно быть,находясь так долго у них дома,я нарушаю приличия.Я ем с их стола. Но
то,что они терпят меня,очень странно, и понятливость,что дороги размыты.Но я мог
бы врать,что дороги размыты.Мог я быть бездомным,и принадлежать родственному
народу,и брак с их дочерью явился бы проблемным.Но они не возражают моему
пребыванию.

Сегодня уже четвертый день моего пребывания.Я случайно услышал разговор.Они
хоятя меня убить.Возможно,их желание возникло от того,что я был один из тех,кто
держал систему в армии.Но был ли я свободен?В их желании справедливости есть
доля истины.Но не я унижал их сына.Я старался ему помочь.Может быть,они захотят
меня простить.Моя вина по отношению к ним непрямая-то,что огромная вода закрыла
дорогу к дому.Может мне поплыть вдоль столбов электрофицированной жележной
дороги.Как хорошо было бы иметь подводную лодку на железнодорожных колесах.

Если я буду плыть по пятьдесят метров,потом обнимать столб...Шестьдесят
километров...Это примерно,это 1200 столбов,которые я буду обнимать через каждые
50 метров.Теплая вонючая вода со следами вонючих дохлых кузнечиков ижуков и
коричневая от заварки прошлогоднего сена.Тело разрыхленное и увеличенное в
размерах,и тоска от бесконечной водной поверхности.Спокойная гладь,поднимающая
настроение ,и усталость от работы пловца.Редкие змеи,которые почему-то с трудом
меняют направление.А когда их пугаешь,они ныряют,и появляется страх,что они
могут вынырнуть из-под тебя.Временами можно нащупать теплое дно.Но дно не
переходящее в сушу.Нет,я лучше останусь здесь...

Они думают,что убив меня,исчезнет позор.Возможно,они правы.Даже,если не виновник
позора их семьи,я-невольный свидетельКак мне попытаться им доказать:я буду
молчать.Я действительно буду молчать,я стану членом их семьи,зятем.Но их решение
не унимается.Даже то,что я сплю с их дочерью воспринимается продолжением позора.Они
следят за каждым моим шагом.Мне негде скрыться.Они кормят меня,одевают,дают
возможность моим половым потребностям.Врядь ли я уйду.Я уже признаю за собой
вину.Мне хочется,чтоб это скорее кончилось,как будто у меня будет другая жизнь.Но
жизни другой нет.

Мне хочется понять,только понять,какое облегчение принесу я,умерев.Мне хочется
убедиться,что моя жертва будет полезна,как выполненная работа.Я спрашивал у
девушки,как ей понравится моя смерть.Она сказала,что не знает,но она
воспринимает ее торжественно.Она к ней готовится.

Мучает одиночество.Одиночество...Да,я хорошо плаваю,почему я не поплыл?Я
переплыл бы АтлантикуМне снится вода.Но,проснувшись,я вижу груди,большие груди
девушки.Она должна быть беременна,у нее могли увеличиться груди от налитости
молоком.Неужели они захотят убить отца этого ребенка.Как можно замерить груди?
Архимед погружал в жидкость и потом замерял с помощью мензурки.Эта девушка
должна взбунтоваться.Она-мать,и ей должно захотеться спасти отца своих детей.У
нее должен быть такой инстинкт.А вообще,существует ли такой инстинкт?Или это
здравый смысл-предмет размышлений.Бог ты мой,не может быть!Я выжил на БАМе.Я
выжил в шестидесятипятиградусный мороз.Я выживу здесь.Не может быть,чтоб здесь я
не выжил,я-герой.Они смыкаются,они стреляют.

---

[solaris]

Название:А время не нами размерено
Автор: Сибилева Т.А.
Жанр: стихи
Самарии: все сказано в стихотворении
Отказ от прав: мое

А время не нами размеренно,
Не в наше владение вверено,
Не с нашим желанием сверено -
Нам видно доверия нет.
И девица с русыми косами
Становится старой калошею,
А утро слезится вновь росами,
Как было уж тысячи лет.
Тик-так. Чередою нескорою
В каморке с мушиною сворою
Гримаса похожа так здорово
На выцветший старый портрет.
Минуты в года превращаются,
Приветствуют, тут же прощаются,
И словно планеты вращаются,
И думают тот же бред.
Об этике, антропологии,
Истории, экологии
И все-что-возможно-логии
Сзывают научный совет.
Осудят забавы беспечные,
Находят вопросы извечные,
Решая ж дела сердечные,
Все ищут разумный ответ.
Прольют из пустого в порожнее,
Всплакнут, что не выдались рожами,
Что надо нам быть осторожными,
Чтоб смысл не потерять.
А некто в наряде ворона,
Вертя головою в стороны,
Прокаркает голосом сорванным,
Что нам-де нельзя доверять.

---

Милый-милый кусок из сна

[Jane Hare]

Название: Сон
Автор: Frondy 9 то есть я)
Жанр: фантастика,наверное.
Отказ от прав: моя
Посвящение: Всем. Кому не лень читать)

Я сидела в глубоком кресле с ногами и наблюдала за искрами огня в камине. Комната была в полумраке, как и всегда, когда мы виделись. Не люблю темноту. Но что поделаешь, по-иному никак нельзя. Единственный минус заключался в том, что меня зачастую слишком резко начинало клонить в сон.
Рядом с моим креслом было ещё одно, там сидела тёмная фигура человека с длинными (до плеч)слегка волнистыми волосами, и проникновенными карими глазами. Его бледное лицо освещали лишь блики от огня в камине, на нём была лёгка улыбка.
- Как тебе здесь? - поинтерисовался мой собеседник.
- Мило. Если не считать, что это нереально, - зевая, ответила я.
Он усмехнулся.
- Реальность создаётся мыслями людей, значит ты вольна сама продливать её, либо уничтожать.
- Весьма философски. Издеваешься... - проворчала я недовольно. И почему все, с кем я общаюсь, изрекают такие умные мысли, смысл которых доходит до меня крайне медленнее?..
- Вовсе нет. Если я плод твоего воображения, то издеваешься ты сама над собой же.
У меня внутри ёкнуло, но виду я не подала.
- Ладно, плод мого воображения, раз так, то я сошла с ума уже давно, и мне можно делать, что хочется.
Снова усмешка.
- А ты всё-таки так и думаешь?
- Думаю что?
- Что всё это ненастоящее?
- А с чего б оно было настоящим?
- Ты не ответила.
Я заёрзала в кресле.
- Вообще-то я верю, что оно настоящее, но ровно настолько, насколько это возможно.
Ой, кажется, глупость сказала...
Он улыбнулся, поднялся с кресла и, обойдя моё, подошёл к окну.
- Ты же меня не гонишь.
- Не я тебя придумала! И не хотела вообще тебя видеть!
- Неужели?
- Да! Изначально видела тебя не я, а...
- Допустим. Но сейчас видишь же ты.
- И что с того?.. Это всё неправда. Просто она напрашивается, стучит в мозгу и хочет вырватьс наружу.
Он обернулся, я увидела его слегка багровые глаза.
- Так выпусти её.

---

мой ночной рассказ. прошу оценить.

[sky knows about you]

ты приходишь домой, в пустую квартиру и идешь в спальню, аккуратно собираешь волосы в хвост, чтобы не намочить; cтираешь карандаш для глаз и туш, закрываешь дверь на замок, хоть и знаешь, что к тебе все равно никто не зайдет; включаешь печальные песни и, не моргая ждешь, пока слезинки покатятся из твоих голубых глаз. ты садишься на пол ,рядом ставишь стеклянную пепельницу, в которую не упадет ни грамма пепла и которую в ближайшие полчаса разобьешь о стену. ты выходишь на балкон и смотришь куда-то вдаль, выкуривая одну за другой. а потом падаешь на постель, потому что очень кружится голова от количества никотина, поступившего в кровь за такой короткий временной промежуток, затем делаешь звук музыкального центра погромче и кричишь изо всех сил. ты рвешь пополам письма, билеты в кино, фотографии и свое сердце. потом идешь умываться, укладываешь волосы, вытираешь насухо лицо и красишься вновь. ты одеваешь свое лучшее платье, самые красивые туфли и идеально подобранные украшения. ловишь такси и спокойным голосом называешь адрес, который, наверное, никогда не забудешь. пока ты едешь, сотни картинок твоего ,может быть, придуманного счастья проносятся в голове, а за стеклом проносится уже почти осенний город. когда машина тормозит у подъезда, чей зеленоватый окрас тебя всегда забавлял, ты грациозно хлопаешь дверью слегка обшарпанной “Волги” и, сжимая кулаки, смотришь как деревья уже начинают прощаться с листьями, которые с силой отрываются и улетают вдаль. ты говоришь себе, что хватит тянуть и делая широкий шаг входишь в подъезд. кивнув головой консьержке, быстро пролетаешь мимо нее и вызываешь лифт. пока поднимаешься на 12 этаж, долго изучаешь себя и даришь красивую улыбку своему отражению в зеркале. вот дверь, вот звонок, а вот и он. смотрит на тебя, хлопая ресницами, и в целом дает понять, что твоего прихода он точно не ожидал. ты смотришь ему в глаза и улыбаешься, подходишь к нему на максимально близкое расстояние и целуешь прямо в губы. целуешь нежно, страстно, отдавая всю себя до последней капли. он даже не сопротивляется и ты чувствуешь как его тело становится горячим, тогда ты отстраняешься от его губ, пахнущих мармеладом и чаем. ты улыбаешься вновь, он молчит, протягиваешь ему маленький клочок бумаги, он робко его берет, а ты уверенно разворачиваешься на своих не самых маленьких шпильках и устремляешься обратно к лифту, он провожает тебя взглядом. пока ты ждешь лифт, он читает твою записку:
“сейчас ты последний раз в своей жизни смотрел на самую сексуальную задницу, которая когда-либо была в твоей постели.”
спустя какое-то время он поднимает глаза, но ты уже далеко от его дома. быстрой походкой ты идешь прочь от человека, который все равно никогда не смог бы сделать тебя по-настоящему счастливой. заходишь в круглосуточный супермаркет, берешь бутылку виски ,холодную колу и 2 одноразовых стакана. выходишь на улицу и раздираешь платье по бокам, потому что оно слегка жмет и потому что он его подарил, скидываешь туфли, привезенные им из Парижа, слегка подумав, возвращаешься обратно и отдаешь все украшения обалдевшей кассирше.
ты медленно идешь по улице, вглядываясь в лица прохожих. ты красива и многие мужчины сворачивают шеи, когда проходишь мимо них, несмотря на твой странный вид. дойдя до остановки, ты замечаешь заплаканную, но все же привлекательную девушку. садишься рядом, спрашиваешь нет ли сигареты, она подняв на тебя заплаканные глаза, утвердительно кивает и порывшись в своей сумочке, извлекает пачку сигарет. подумав пару секунд достает зажигалку. вы закуриваете вместе, подъезжает автобус и люди вокруг стремительно исчезают. девушка хлюпает носом, вытирает лицо салфеткой, а ты снисходительно улыбаешься и ждешь, пока она закончит.
-хочешь выпить? – ты решила не тянуть с главным вопросом.
девушка кивает.
-а куда? – у нее очень мягкий голос.
-да сюда. – ты берешь пакет из супермаркета и садишься на асфальт.
ведь по расписанию это был последний автобус и вас никто не потревожит. девушка, не скрывая удивления, подходит к тебе и устраивается рядом. ты начинаешь разливать виски-колу по белым стаканчикам.
-за любовь? – ты слегка прищуриваешь глаза.
-нет любви – девушка тяжело вздыхает и ее невероятно глубокие глаза заполняются новой порцией слез.
ты нежно берешь ее за руку и почти что кричишь:
-а давай на брудершафт?
девушка улыбается сквозь слезы и вы выпиваете, а потом соприкасаетесь губами и тебе кажется, что по телу прошел разряд тока. ты слегка краснеешь и решаешь, что надо срочно закурить. мимо проезжают редкие машины и сигналят вам, но ты решительно показываешь им средний палец.
-знаешь..- ты смотришь прямо ей в глаза, - кажется, сегодня необыкновенная ночь, ты не находишь?
твоя новая знакомая, слегка смущаясь, быстро проговаривает:
-так что ты там говорила про любовь?
ты начинаешь смеяться. настолько заразительно, что девушка тоже не может сдержаться. вы смеетесь пока не начинает сводить животы, а потом ты вновь и вновь наливаешь, а она прикуривает две сигареты сразу и отдает одну тебе, ты чувствуешь приятный вкус ее губ, смешанный с алкоголем.
-а теперь давай танцевать!- ты резко поднимаешься, идешь к урне и выкидываешь пустые бутылки
затем лезешь в сумку в поисках мобильного, включаешь красивую медленную песню из тех, что есть на твоей карте памяти, кладешь телефон на уже остывший асфальт и протягиваешь девушке руку.
она берет тебя за руку, у нее холодные пальцы и бархатная кожа. она прижимается к тебе и вы кружитесь в желто-красных листьях, уже наступил сентябрь.
-любишь осень? – спрашиваешь ты с надеждой в голосе.
девушка в ответ шепчет тебе на ухо:
-еще как..
ее голос смешивается с порывами ветра, а ты чувствуешь, как у тебя подгибаются колени.
-тогда завтра я покажу тебе свою осень..

ты приходишь домой, идешь в спальню, подходишь к постели и целуешь человека, который теперь знает, что любовь есть. и к ней даже можно прикоснуться. а ты знаешь, что люди все же могут делать друг друга абсолютно счастливыми.

---

Главное - не влюбляться

[Геллко]

Главное – не влюбляться.
Или не думать о белой обезьянке.
Одно и то же.
У него любимая девушка.
У него один глаз больше другого.
Глупости килограмм.
Невысокий рост.
Шелковистые волосы.
Нежные руки.
Стоп.
Главное – не влюбляться.
Попадаю крепко и каждый раз думаю: «Вот перестрадаю эту любовь, а там буду всеми крутить-вертеть. А этим уже нет».
А потом приходят другие.
И ими тоже нет.
Именно потому главное – не влюбляться.
Главное – не влюбляться.
Главное – не влюбляться.
Главное – не влюбляться.
Главное – не влюбляться.
Главное – не влюбляться.
Пью кофе, а он не пишет.
Кушаю пиццу, а он не звонит.
И не договаривались.
Но я же хочу звонить, писать.
Звоню, пишу.
Летит к чертям моя теория о мужчинах-охотниках.
Я снова делаю его жертвой.
А потом ему скучно, и вот жертва уже я.
Плачу в подушку о человеке, который, как предполагалось, будет тратить на меня деньги.
Буравлю глазами в аське ник человека, который, как предполагалось, сталет целовать пальчики на моих ножках.
Черт возьми.
Влюбляешься именно тогда, когда ставишь задачу не влюбляться.
Светишься, сияешь.
И вокруг так много поклонников.
Как раз то, чего хотелось.
НО ОНИ, БЛЯДЬ, НЕ НУЖНЫ МНЕ!
НИ ОДИН!
Фух, прошло немного.
Очень редко, но какие это взрывы.
Пока приятные.
Пока редко.
Пока я еще хочу, чтоб ты был счастлив со своей любимой.
Не со мной же.
Главное – не влюбляться.
Это потом я стану плакать, если ты хоть день не позвонишь мне.
А ты не будешь звонить неделями.
Выберу группу – нашу.
Которая играла в кафе, когда мы приятно пили кофе.
И буду плакать под каждую ее песню.
А под одну – вовсе рыдать.
«Романс» Васильева, например.
«И если ты хотела что-то мне сказать – то говори».
Я никогда не признаюсь тебе в любви.
Мы теперь даже не спим вместе.
Ты любишь ту, которая не с тобой.
И не хочешь никого, кроме нее.
Я никогда не признаюсь тебе в любви.
- Что делал вчера?
- Пил пиво, трахнул подругу. Что с тобой?
Я никогда не признаюсь тебе в любви.
- Что с тобой?
- Я люблю тебя.
И ты побудешь со мной еще.
И уйдешь.
Или я уйду.
Разницы нет – заинтересовать тебя уже нечем. И очень поздно.
Но уж в следующий раз я буду гораздо аккуратней.
Будет много поклонников. Целующих ножки, бросающих деньги.
Но зачем?
Не будет тебя.

---

Раб

[Геллко]

Конечно, рабство отменили.
Давно.
Я не дура, но когда именное го отменили – не помню.
А иногда случается.
Не дурой, а рабом.
Например, огромный отисовский лифт. И именно я стою возле кнопки закрытия дверей.
И конечно, мне на последний этаж.
Первый. Второй. Третий.
Они стоят и ждут, пока я нажму на кнопку.
Без меня ничего не будет.
И вроде как я даже властелин.
Но я не смогу не нажать. У меня нет никакого выбора.
То есть он есть, конечно, но я никогда не стану стоять бревном. Ведь я должна. Таков негласный гражданский долг стоящего у кнопки.
И потому я не властелин. Я – раб.
А сегодня я в рабстве маршрутки.
Сижу на дополнительном сидении. Мало того, что самое неудобное, так еще и весь поток денег через меня. Брр, с мелочью.
И мне надоедает.
Я срываюсь.
Нет, не встаю, конечно, не кричу.
Не ругаюсь.
Просто перестаю принимать купюры, которые тыкают мне в руки.
Идите нахуй.
Тогда они временно прячут купюры и выпрямляют пальцы.
И начинают тыкать меня уже пальцами. В плечи, бока, голову.
Отовсюду меня тыкают.
Раб, ты что, оборзел?
Передавай за проезд.
Именно потому я не решаюсь игнорировать закрывающую кнопку лифта. Офисные работники мало ли чем и куда тыкать начнут.
Закрывается дверь.
Наконец-то.
Как раз начинается дождь. Как приятно ехать в теплой маршрутке под дождем.
Особенно когда все уже расплатились, когда можно спокойно передохнуть.
И тут мужчинка.
Классический неудачник: лысеющий, в носках под сандалии, очки.
Таких мне обычно очень жаль.
Жена унижает, изменяет. Дети авторитет его не признают. Собака облаивает. На работе одну и ту же сумму уже лет 15 получает, а больше нигде и не нужен.
Маршрутки всегда захлопывают двери перед ним. И сразу же начинается дождь. Чтоб через рубашку стало вино старую подранную майку, а волосы вокруг лысины расползлись, подобно щупальцам Ктулху.
Стойте!
Оглядываются все.
Стойте!
Так нельзя. Кто-то должен все изменить.
Стойте!
Если не я, то кто же?
Я не могу прекратить этот поток мелочи через меня.
Я не могу прекратить этот поток воды с неба.
Но могу прекратить его для одного конкретного человека.
Вот этого жалкого неудачника. Пусть у него не все будет плохо.
Стойте!
Давит очень сильно.
Они меня ненавидят.
Смотрят.
Каждый смотрит.
У каждого мысль обо мне своя. У каждого разная. Но все ужасные, мерзкие противные.
Они презирают меня.
Как можно было оставить их без созерцания большего, чем они неудачника?
А мне, как рабу сегодняшней маршрутки, он ближе по духу, чем каждому из них. Потому мне не страшно.
Стойте!
И он входит.
Уже промокший. Но счастливый.
Вряд ли он помнит, когда в последний раз невезение оборачивалось удачей. Он-то настроился на промокание под грозой. Простуду. Нытье жены.
Мне теперь сложно под их взглядами.
Сложно.
Давит очень сильно.
Они меня ненавидят.
Смотрят.
Каждый смотрит.
Стойте!
Я выхожу в лесопарке.
До работы далековато, но есть время.
Иду через парк.
Там я свободна. Ничья раба.
Властелин.
В глубине парка тихо и спокойно.
Тепло, уютно.
Пахнет свежестью после прошедшего дождя.
Приятно.
«Стой, блядская сука!»
Больно за волосы и щекой о кору дерева.
Счесала.
Падаю на неровную землю спиной, а надо мной – лысина и подранная под мокрой рубашкой майка.
Сандалия на горло, рвет ширинку на джинсах.
Мне холодно. Мокро. Страшно.
В нем гораздо больше силы, чем я предполагала.
Я и не думала, что меня так легко нагнуть через локоть, чтоб я не могла и вырваться.
Представляла, что попытаются изнасиловать.
Думала, дам между ног.
В глаз ключами.
Откушу головку.
Выбью нож и дам лбом в переносицу.
Теперь же меня трахают, сложив вдвое, прижав голову к коленям – мне и пикнуть больно.
Без ножа, пистолета. Просто так трахают.
Я чувствую себя по меньшей мере глупо. Я в дурацкой позе. В дурацком месте. С дурацким человеком. Перед которым я начинаю стесняться своих недостатков.
А потом становится очень больно, и я обо всем забываю.
Дорогие жены. Занимайтесь со своими мужьями анальным сексом. Хоть иногда. С нежностью, смазкой, ласками.
Иначе они будут заниматься им с особым остервенением, без сопутствующих обезболиванию атрибутов.
А мне больно даже плакать.
И когда уже ничей локоть не давит в живот.
Когда никого нет вокруг.
И я лежу на мокрой траве без штанов.
Одна.
Мне все равно больно плакать.
Рабу всегда показывали его место.
И если это не могли сделать смертные хозяева, в воспитание непременно вмешивались Силы Небесные.

---

Один

[Геллко]

Я знаю – ты дома.
Я знаю каждое твое окошко.
Будто бы случайно еду мимо, делаю огромный крюк.
Только эта маршрутка огибает два твоих окна.
Одно горит.
Спальня.
Ты там один.
Хотя зачем быть одному в спальне.
Только девять вечера.
Пятница.
У тебя есть друзья. Мог бы пить пиво с ними.
Как раньше.
Как раньше, когда у тебя не было меня.
А когда появилась я, ты забросил свое пиво по пятницам.
Мы закрывались у тебя в комнате и целую ночь любили друг друга.
Пока ты не говорил с утра «Тебе пора. Мне нужно выспатся»
«Не злись, зайка»
Мы закрывались у тебя в комнате и целую ночь любили друг друга.
Горел свет только в твоей комнате.
Ты любил рассматривать меня. А я любила тебя нюхать.
Свет горел постоянно. Только у тебя.
Как сейчас.
С кем сейчас ты не ешь, не смотришь телевизор?
Я знаю – ты дома.
И понимаю, что ты один.
Но если..?
Почему ты не смотришь телевизор, если один?
Почему не спишь?
Ты подключился к интернету. На сайте знакомств познакомился с девушкой. Блондинистой шлюхой. И жаришь ее сейчас на диванчике. На моем синем диванчике с дырками между подушек.
Весь вспотел.
Шлепаешь ее, как шлепал меня.
Только у нее длинные волосы.
Она откидывает их, они бью тебя по лицу.
Ты постанываешь.
Я вспоминаю, как ты постанываешь и теплыми мурашками от груди к лобку идет истома.
На секунду.
Дальше злость и ненависть.
И жалость к себе.
Ты постанываешь от блондинки.
Или от брюнетки.
Да будь она хоть лысой – это не я.
И даже если ты сейчас один, то время придет, и побывает у тебя в постели и блондинка, и брюнетка, и лысая.
И с пирсингом.
Когда мне бывало грустно, ты сидел рядом.
Рассказывал, как хочешь трахнуть девочку с пирсингом.
Только раз. Больше тебе не интересно.
Ты забыл, наверное.
Подумаешь.
Я помню.
В этом твоем окошке сотни девушек.
Я знаю – ты один.
Кому ты нужен такой.
Но как по мне, самый близкий, потому нужен всем.
И они толпами стоят на лестничной клетке.
Просят их трахнуть.
Как просила я.
Одна другой краше.
И если ты сегодня один, то уж точно не будешь один завтра.
Послезавтра.
Когда-нибудь ты перестанешь быть один.
Даже не знаю, буду ли я делать крюк на маршрутке, которая огибает твой дом.
Стану ли ревновать твой запах к каждой входящей в подъезд девушке.
Да и кто первый из нас будет не один.
Может быть, я забуду о тебе еще скорее.
Время проходит.
Проходит.
Проходит.
Скоро я пойму, что ты был один и иначе быть не могло.
Но сейчас я проезжаю и вижу, как за шторами твой бесконечно родной силуэт теряется за десятками силуэтов голых женских тел.

---

Горячо

[Геллко]

Вообще-то ты мне не нужен.
Не любовь.
Не дружба.
Не секс.
Какой там секс.
Вялый, пресный.
Ради такого секса не стоит и раздеваться.
Но только когда он реален.
Представляю я нас совсем другими.
И мне горячо.
Очень горячо.
С тобой ненастоящим.
Представляю, как твоя рука прикасается к моему животу.
Конечно, сползает вниз.
Фантазировать о предварительных ласках просто нет сил.
Так горячо.
Я перестала фантазировать о трех волосатых азербайджанцах, которые знакомятся со мной в захудалом клубе.
О бородатом рыбаке, встретившем меня одиноко лежащую и обнаженную на пустынном пляже.
О четырнадцатилетнем девственнике, которому я помогаю с математикой.
Теперь есть только ты.
Как ни странно, в банальных позах.
И без грубостей.
Какие-то слишком уж реальные фантазии.
Но как раз они и есть самые горячие.
А трахаешься ты фигово.
Скучно.
И еле-еле тепло.
Но я все равно хочу тебя снова и снова.
Знаю, что будет едва тепло.
И я потрачу на это частичку самолюбия.
«Переспи со мной, ну пожалуйста».
Но не холоднее. Чем с кем-либо другим.
Кого-либо другого в фантазиях нет вообще.
Так можно будет обманывать себя гораздо меньше.
«Переспи со мной, ну пожалуйста».
Займись сексом.
Трахни.
Грубо – и тебе это нравится.
Ты ненавидишь себя за то, что спишь со мной.
Я – воплощение твоего одиночества.
Потому что я – не она.
Ты ненавидишь меня за то, что спишь со мной.
И знаешь, чего меня лишить.
Лишаешь не секса, нет.
Просто делаешь так, чтобы не было горячо.
Мне на зло.
Себе на зло.
Якобы нам друг от друга нужен совсем вообще не секс.
И мы дружим.
Ты иногда говоришь: «Шикарная девушка».
«Нежные пальцы».
«Милые губки».
И прикасаешься к запястьям.
Это значит, что если я очень попрошу, то ты не прочь.
Я иногда говорю «Ты мне нужен».
«В этом ты лучший»
Треплю твои волосы.
Это значит, что если ты не прочь, то я могу и очень попросить.
А наоборот – нет.
У тебя же нет горячих фантазий по поводу менять, терять тебе нечего.
Тебе есть что терять только с той. По поводу которой горячие фантазии есть.
Значит, нам так нужны те, чья температура ниже, чем мы нафантазировали?
Вообще-то ты мне не нужен.
Не любовь.
Не дружба.
Не секс.
Какой там секс.
Разве это секс?
Я обещаю себе раз за разом, что не разденусь больше для такого секса.
Переспи со мной, ну пожалуйста.

---

[временно без ника]

Взрослый ребенок, капризный и ласковый,
Добродушно-безжалостный,
Жизнь только началась, только заиграла красками,
Не появляйся в ней больше, пожалуйста,

Думаешь, никому тебя не отдам?
Глупости! Иди, свободен…и все равно
Падаю на колени к твоим ногам,
Не побежденная, но очарованная.

---

Ты сказала....

[hipostasy]

Ты сказала - "Уходи! - Тратишь время зря!"

И больны слова твои, любимая моя....

Делать что ж? Жизнь творец, она же и судья!

И нет вины моей, что чуть моложе я!




"Зачем мы встретились с тобой!?" -

Немой упрек и скорбь.

Но разве есть моя вина, что спаяны судьбой?!

Нашли друг друга в темноте вселенской пустоты!

Обречены судьбой любить, любимая моя?!!




"Боюсь...." - Боишься ты любить,

Вот-вот не хватит сил...

Ну что могу я возразить? Сказать,

Что предан, что служу и вижу в этом долг?


Хочу любить весь белый свет, обнять его,

К себе привлечь?!

Что ждет меня? - Не знаю сам....

Успех, полет иль только срам?

И пораженье, крах мечты,

Осколки горькие в печи?




Я не поэт.... И - не судья! -

Не мне тебя судить!....

Ты - камертон моей души -

Тобою поверяю я

Свои мечтанья и дела -

Подумал что, что написал,

И что сказать хотел.....




Ты - очень многое дала!.....

А я?? - На "шею сел"??!

Сижу и ножками сучу

В комфорте и тепле.....

Чем отплатил и отплачу

За дар твоей души??! ...



И - с чем приду на Страшный суд

В конце сего пути?

Не знаю я.... Бессилен мозг

Мне дать ответ простой....

Но твердо знаю только я,

Что встретились с тобой.....

---

Средняя

[Геллко]

Я же не стану ходить по улице.
Нет, в самом деле, не стану ходить по улице и просить, чтобы со мной кто-то переспал.
Просить.
Сесть с протянутой рукой.
Или не рукой.
И просить.
Трахните меня, пожалуйста, молодой человек в дорогих очках. Нет, мне не нужны деньги, но если вдруг вам понравится и у нас что-то выйдет, разве плохо, что мы будем пить Бехеровку вместо портвейна?
Не проходите мимо, стильный парень в дизайнерски порванных ультрамариновых джинсах. Если просто на секундочку предположить, что такого секса, как со мной у вас еще ни с кем не было, и у вас проснуться ко мне самые высокие и чистые чувства, то нет ничего плохого в том, чтобы посещать вип-зоны любимых клубов и нюхать прямо из-под ди-джейской стойки.
Стой! Не уходи, мне придется встать и проследовать за тобой, куда бы ты не пошел. Стой! Я не могу отвести глаза от такой красоты. Если бывают волосы еще темнее, а загар еще шоколаднее, я всю жизнь стану ходить в спортивных штанах, комбинируя их со шпильками.
Послушай, в догги-стайле я так прогибаю спинку, что партнер сзади останавливается на секунду и даже забывает, зачем мы собрались на этом мероприятии. Он так хочет переспать со мной в этот момент, что напрочь забывает – мы уже полчаса как сношаемся.
И если тебя это восхитит, а тебя обязательно это восхитит – что плохого в том, если наша дочь будет самой высокооплачиваемой моделью в мире?
Их много.
Они проходят мимо.
Все мимо.
А потом один из всех подходит и предлагает познакомиться. А предполагает переспать.
И я сразу думаю: почему наиболее в себе уверенные – такие страшненькие? Не страшные, но сразу думается, глядя на них, что они не красавцы.
А потом как холодной водой из ведра: а если подобные подходят к подобным?
Перебираю список сексуальных партнеров.
Всего их было 15.
Двое очень страшных.
Трое красавцев.
Остальные такие.
Средние.
Черт.
У меня средний рост.
Средняя фигура.
Средняя длина волос.
Средний вес.
И внешность, стало быть, средняя.
Мой средний лимит секса исчерпан.
15 партнеров для средней девушки вполне достаточно.
Потому меня никто не хочет. Это как ореол. Аура. Злой рок.
Идет мимо красивый парень и думает: «Да ты же средненькая. Нет, я мог бы, но вижу, что ты не первой свежести. Значит тебе не особо и надо. Пойду осчастливлю другую средненькую»
Идет некрасивый. И я его не хочу. С ними еще сложнее. Они смотрят на меня и думают: «Только с такими мне спать и осталось. Вооон та длинноногая стервятина в зеленой шелковой рубашке меня и не заметит. Придется эту». Некрасивым тоже ведь хочется красивых.
А средние не думают ничего такого. Они видят «свое» и подходят с мыслью получить удовольствие.
А мой лимит исчерпан.
Красивые не хотят, некрасивых не хочу, а средние пугают тем, как я на них похожа.
Но я же хочу секса.
Я же живой человек. А живой – от слова животное. Или нет. Но секса все-равно хочу первостепенно.
И даже если лимит исчерпан.
Я все равно хочу.
Переборщу свой лимит и стану сама себя считать шлюхой.
Или нет.
Не знаю, пока не попробую.
Но не могу попробовать.
Я же не стану ходить по улице.
Нет, в самом деле, не стану ходить по улице и просить, чтобы со мной кто-то переспал.
Они проходят толпами. Проходят мимо.
Я, конечно, не сажусь с протянутой рукой. Или не рукой.
Хожу с улыбкой. Шучу. Улыбаюсь. И меня понемногу начинают хотеть. Трое-четверо. Средних.
И одного из них я перестаю бояться.
Нахожу в нем то одно, что ставит его выше.
И вот он уже не средний.
Красивый.
Красивый большими глазами.
Или желтой майкой.
Или голосом.
Но красивый.
И я хочу его. Только его.
Мне плевать на лимит, на загорелых парней, на случайные знакомства.
Я хочу его.
И пока он об этом не знает, а только догадывается, у нас все идеально. Когда он видит, что средняя девушка хочет его, среднего, он согласен на обоюдное удовольствие.
Но как только он видит, что для меня он не средний, а красивый – сразу все заканчивается.
Для него. Ему скучно. Я средняя. «Да ты же средненькая. Нет, я мог бы, но вижу, что ты не первой свежести. Значит тебе не особо и надо. Пойду осчастливлю другую средненькую».
И он становится призом.
Я изгибаюсь и пудрю лоб.
Я сижу на диете.
Я хожу с поднятой головой.
Я красивая, правда?
Да.
И мы трахаемся.
Ему нравится, конечно.
Но обоюдное удовольствие получено.
Больше ничего не нужно.
Я могла, конечно, потянуть время еще. Но он красивый, у него этих средненьких… он и так снизошел со мной потрахаться.
И я начинаю мнить себя одной из его гарема.
У него нет гарема. Но я ревную.
Страдаю.
У него нет гарема. Но он ведет себя так, будто бы он у него есть.
И я хожу за ним. Боготворю за то, что он мне это позволяет.
Он позволяет. Только я свято считаю его особенным. Без меня он пропадет.
И я хожу за ним. Боготворю за то, что он мне это позволяет.
Иногда мы занимаемся сексом. Это среднее между его «потрахаться» и моим «заняться любовью».
Любовь.
Это слово говорят только те, кто не любит по-настоящему.
Кто любит, тот никогда об этом не говорит. Потому что и так понятно. Потому что каждое его слово это подразумевает.
Поэтому когда мы рядом, мне невозможно заткнуть рот.
Вернее, возможно, и ему это нравится. Но потом я снова начинаю говорить.
Приходит время. И говорить начинает он.
Любовь.
Каждое слово, сказанное тем, кто тебя не любит это подразумевает.
Ему не обязательно говорить об этом – это вполне понятно.
Он говорит не много.
Я задаю вопросы и он отвечает.
Я провоцирую и он ведется.
Я бью его и он кричит.
Но ничего лишнего.
Можно молчать. Не обязательно говорить о том, что не любишь – это вполне понятно.
Я ухожу и он знает, что я вернусь.
Он уходит и знает, что я бегу следом.
Потому что мне это нравится.
Он делает это мне на благо. Разворачивается и уходит.
Потому что средний так не сделает. А средний мне не нужен. Это будет трагедией – узнать, что я люблю среднего. А он меня бережет.
Потом я понимаю, что он возвращается.
Что каждый раз я бегу за ним все дольше, и бежать мне все сложнее, но он все же возвращается.
И я понимаю, что однажды он сможет уйти.
Но пока он вряд ли это сделает.
И становится для меня обычным.
Две недели я не нахожу места. За это время он уходит все дальше и возвращается все неохотнее.
И ухожу я.
И он не пытается вернуть меня обратно. Совсем.
Мы расстались бы в любом случае. И оба это понимали.
Он не вернул меня. Тем самым оставшись выше.
Я не осталась брошенной. Тем самым уровняв наши самолюбия.
До одинакового, среднего уровня.
И теперь хоть ходи по улице.
Нет, в самом деле, ходить по улице и просить, чтобы со мной кто-то переспал.
Просить.
Сесть с протянутой рукой.
Или не рукой.
И просить.

---

Она

[Геллко]

Сегодня четверг.
А еще был вторник.
Остальных дней для меня не существует.
Понедельник – это «завтра вторник».
Среда – «завтра четверг».
Пятница – страх перед выходными.
Да, выходные есть.
Но не как дни.
Это ночи.
Страшные и черные.
Валяюсь в постели и никуда не хожу.
Выходные – семейный день.
Не могу смотреть на группки идиллий по скверикам.
Диван – моя камера пыток. Ложусь на него плакать.
Потому то он в углу.
Забиться в угол и плакать.
И спрятаться под одеяло.
Чтоб не видели.
Потому что объяснять – это хуже всего.
Потому что я не права.
А кто советует тому, кто не прав?
Разве что бросить свою идиотскую затею.
Будто бы я не бросила бы, если могла.
Больше всего я ненавижу твою дочь.
Ненависть тем больше, чем больше заглушаешь перед ней совесть.
Я желаю твоей дочери смерти.
И никакой не тихой, а очень даже мучительной.
Лучше всего – по вине твоей жены.
Раньше я тоже желала ей смерти, но такой вариант гораздо больше мне подходит.
Так ты не станешь страдать всю жизнь за той, которую и так никогда не любил.
Полюбишь уже после смерти. За компанию с дочкой.
А так – ты ее возненавидишь.
За мельчайшую оплошность, потянувшую за собой такую ах-ах трагедию.
Пусть делает маникюр и не заметит, как дочь опрокинет на себя кастрюлю с кипятком.
Меряет новую юбку, а дочь выпадет в окно.
- Как тебе моя юбка?
- Хорошо. А где Ася?
-…
И тебе будет сперва плохо, потом очень плохо, а потом пусто.
Вот эту пустоту и заполню я.
Буду рядом.
Утешать.
Восхищаться воспоминаниями – всем, что у тебя останется.
Жена будет приходить, плакать.
Зачахнет, как чахну я.
Ее диван тоже станет камерой пыток.
Но под одеялом она не спрячется. От себя.
А ты уже никогда не пустишь ее на порог.
И не будешь верить женщинам.
Ни одной, кроме меня.
Потому что я была с тобой раньше, чем все это произошло.
Конечно, придется пересмотреть эти все фотографии.
Как же много накопилось их всего за полтора года!
Слюнявое дитя заставило тебя сломать свою жизнь, жениться на этой кобыле, лишило возможности зарабатывать хорошие деньги; и после смерти не отпускает тебя, заставляет лить сопли. А ты с таким умилением гладишь эту глянцевую бумажку с изображением кудрявой куклы.
Она красивая.
Была.
В таких овечках и живет зло.
Вы воспитали бы ее без любви.
Ты не простил бы ей своей женитьбы. Не разрешал бы дружить с мальчиками. Пусть и у нее в личной жизни все будет не складно.
А она бы смотрела на мать.
И делала, как она.
Училась ждать своего мужчину до поздней ночи.
Игнорировать чужие запахи.
Смски по ночам.
Она не была бы счастлива.
Однажды разочаровавшись в мужчинах, стала бы искать того, кто заведомо с ней не будет. И встретила бы женатого.
Это все было бы лет эдак через двадцать.
Представляешь, при таком стечении обстоятельств это вполне мог бы быть мой муж.
Вот станет забавно, когда я узнаю, что любовница моего мужа – Ася с твоей фамилией.
Может быть, так и случилось бы.
Если бы она не умерла.
А так, мне терпеть всего ничего: пару лет. А там, дальше, мы будем вместе. Вместе и счастливы. Однажды ты проснешься еще до рассвета и поймешь, что счастлив ее смерти.
Сперва тебя охватит ужас, потом вина, а после – спокойствие.
Теперь мы будем вместе всегда. Ты же видишь, в горе и в радости, кто сможет еще тебя так понять.
Потом я проснусь.
Выходные.
Если много спать – время идет быстрее.
Первое – она жива.
Она пожирает краски моей жизни.
Иногда кажется, что тускнее уже некуда, но она жрет и жрет.
Она, конечно, умрет.
Только очень не скоро, и вряд ли я об этом узнаю.

---

Уходи

[Геллко]

Уходи.
Прямо сейчас и навсегда.
В таких вопросах максимализм неизбежен.
Потому именно сейчас и именно навсегда.
Потому как ты мне все еще нужен.
Но не таким, какой ты сейчас.
А таким, каким ты был в лучшие наши моменты вместе.
Каким я думала ты был в лучшие наши моменты вместе.
Когда я заглядывала в твое одиночество и ты мне это разрешал.
Когда я пыталась донести до себя свое одиночество и ты делал вид, что слушаешь.
Дай мне сказать.
Дай мне сказать.
Дай мне сказать!
Иногда ты давал говорить.
Не знаю, слушал ли.
Мне было не важно, слушаешь ли ты.
Мне было важно, что я говорю.
Теперь я точно знаю, что о тебе ничего не знала.
И не знаю.
Не узнаю никогда.
Все было моими домыслами.
И твоим одиночеством.
Потому как в одиночестве мы все одинаковы.
Иногда ты давал говорить.
Вряд ли ты слушал.
Вряд ли ты знал обо мне хоть что-то.
Скорее, это были твои домыслы.
Больше ничего нового не будет.
Шесть поз.
От трех до двадцати минут.
Каждую пятницу.
И если выклянчу – субботу.
Ты знаешь, чего я хочу.
Это все, что ты обо мне знаешь.
И то потому, что все, чего я хочу – это ты.
Ты, такой лунный, такой молчаливый в своем одиночестве.
Ты, любимый мной за то, что любишь другую.
Ты, такой красивый в своей грусти.
И ты слушаешь эту мою лапшу.
Самое странное, что я сама в нее начинаю верить.
Плакать за тобой.
Названивать.
Клянчить субботы.
Впусти меня к сее в постель еще завтра, пожалуйста.
Я буду делать все,ч то ты хочешь, а мне ничего не надо.
И ты слушаешь эту мою лапшу.
Самое странное, что я сама в нее начинаю верить.
Боготворю эту унижением полученную субботу, в которую, следуя своим обещаниям, никакого удовольствия не получаю.
И точно знаю, что стану просить и о следующей.
Но ты балуешь меня не часто.
Очень не часто.
Но балуешь.
Иначе я остыну.
Конечно, у меня ведь есть гордость.
Чувство собственного достоинства.
Но я тебя не виню.
Ты ведь одинок.
Ты не просил быть с тобой.
Нарушать твой покой.
Но позволяешь мне находиться рядом.
Какой же ты…
И здесь стоит остановиться, потому что я снова начинаю верить в эту чушь.
И я останавливаюсь.
Сперва раз.
Потом другой.
После корю себя, как можно было усомниться в твоей совершенности.
В твоем романтизме.
Тьху, какие гадкие слова цепляются.
И я останавляваюсь во второй раз.
Возвращаюсь.
Возвращаюсь.
Возвращаюсь.
Ты мне нужен.
Уходи.
Мне наскучило твое одиночество.
Я была рядом, пока меня забавляли все эти неразделенные чувства.
Глубокого фиолетового цвета.
Ты был мне нужен, пока мне нравилось играть в эти высокие словечки.
Прикоснуться к чужому и назвать это своим.
Хотя бы на немного. Ради этого можно и пострадать.
Называя неразделенными чувствами.
Уходи.
Если уйду я – вернусь снова.
Если уйдешь ты – не вернешься никогда.
Поэтому возвращалась я.
Уходи.
Ты не вернешься. Такой, душевный, нежный, вождел…
И снова стоп.
Уходи.
Прямо сейчас и навсегда.

---

[Геллко]

Огуречный запах пота.
Привыкшими к темноте глазами я разглядываю забитые поры на его лице.
Прыщик под бровью.
«Вавка» в углу губы.
В такие моменты я его ненавижу.
Стонать получается уже механически. Сложнее менять ритм, темп, звуки. Но это все навык. Сами стоны получаются весьма убедительными.
Он закусывает треснутую губу, выгибается буквой «С», отвернутой от меня, закатывает глаза.
Нет, не могу это видеть.
Время назад.
Терпеть не могу прелюдию. Анонс. Трахаться мы будем так же скучно, как я сейчас кручу твой сосок, зайка. Так же бесполезно, как я глажу тебя по животу. Так же противно, как облизываю тебя за ухом. Так же, как и всегда.
Я сама виновата. Закатываю глаза на этой предвариловке, потому и голосовой театр приходится устраивать во время самого действия.
Нет.
Время назад.
«Сделай мне кофе».
Я делаю ему кофе.
О нет, это слишком далеко. Теперь он будет играть в «Need for Speed». А я стану приставать. Нет, я не хочу его. Но еще меньше я хочу делить его с этим управляемым телевизором.
И я красиво прогибаю спинку. Растопыриваю пальчики на ногах.
На мне не стринги.
Я уже не брею ноги каждый день.
Но мужчины меня хотят. На улице, в транспорте, на работе. Каждый день.
Ты меня хочешь?
Ты меня хочешь?!
Ты меня хочешь?!!
Когда у нас был первый секс, я сидела вот за этим же креслом перед компьютером, а он облизывал мне пальцы на ногах. И больше никогда потом. А я больше никогда не брила ноги в его ванной непосредственно перед сексом. Его бритвой. Он не знает. Тсс.
Когда его палец наконец оказывается во мне, я смотрю на часы.
43 минуты он гонял машинки. А после секса уснет, сославшись на усталость, мол, работа.
Поворачивает меня спиной.
Черт, опять.
Нет, это моя любимая поза. В ней можно хотя бы выражение лица не подбирать, что отвлекает от стонов. В ней я бью его задницей в живот, надеясь, что ему хоть немного больно.
Я люблю его.
И я сама просила его шлепать меня в этой позе, но не так же часто, не так по одному месту, не так чудовищно не в ритм. Я же стону, подстраиваясь под твой член, неужели ты не можешь и для меня постараться?
Время назад.
Я снизу. Он сверху. Католическая поза. Название и способность дать отдохнуть спине: вот все, что меня в ней привлекает.
Внутри хрустит какая-то косточка. Двигаю тазом, и он повторяет за мной.
Идиот.
Я люблю его.
Мне не больно. Но неприятно. Скорее потому, что я не знаю что это за косточка, и почему она хрустит. И думать об этом – последнее, что я хочу во время секса. Меньше знаешь, крепче…
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Зачем он сюсюкает?
Лучше бы уж пихал, как раньше, мою голову вниз – как в американских молодежных комедиях.
Или просто тыкал эту гадость мне в рот.
Эту гадость я тоже люблю, вместе с ним.
Или даже нормально сказал «Отсоси мне».
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Корчу недовольную гримасу. В его глазах читается мольба, обещание сделать все, что угодно.
Дура, надо было брать, когда это были не просто обещания.
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Черт.
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Они не могут без минета. Для них это не секс без минета.
Еще раз.
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Точно.
Обреченно вздыхаю.
Потом прочитаю у очередного психолога, что от таких вздохов и уходят мужья к любовнцам. Пока он мне не муж, я, пожалуй, повздыхаю.
«Делай так», - как?
Я импровизирую, не запоминаю. Вся в своих мыслях.
А по-другому – плохо?
Начинаю комплексовать.
Безотказный вариант – глубокое погружение. Ему это нравится. Я долго не выдерживаю. Сдерживаю рвоту. Он закрывает глаза. Типа ничего не видит, ага.
Очень устает левая рука, на которую я опираюсь. А обопрись я на правую, левой не смогу помощь ему, а скорее себе. Как по мне, пусть это быстрее закончится.
А что плохого в том, чтобы любимому человеку поскорее было приятно?
Ловлю себя на мысли, что уже минут пять думаю о шефе. А вдруг не зря он хвалил меня за статью. А вдруг… Закрываю глаза. Представила Его. Даже член показался толще.
Нет.
Нет.
Нет.
Служебные романы – табу.
Хотя какая связь между романом и минетом?
Переворачивает.
Теперь я на животе. Моя задача – выгнуться так, чтобы ничего не выпало.
Сдержать при этом судорогу, которая, сука, хватает каждый раз за правую ногу.
Потому как судорогу мою он заботливо переждет, а потом начнет с самого-самого начала.
Брр.
Кричу.
Горло болит. Кричу уже одинаково. Назло ему – почему так долго?
Время назад.
На боку.
Время назад.
Я сверху.
Время назад.
Сзади.
Время назад.
Я на спине.
Время назад.
«Возьми его в ротик».
Время назад.
Я на животе.
На все четыре стороны.
Вверху, внизу, на животе и на спине.
И еще «Возьми его в ротик».
Я люблю его.
Он лучший мой любовник.
Он главный мой мужчина.
И прочие красивые слова.
Но раз я умею возвращать время, почему я не могу позволить себе то, о чем так много раз мечтала перед тем, как он сладенько застонет, и брызнет на меня липкой штуковиной?
Один всего разочек.
Я верну время сразу же.
И никогда, никогда больше не стану симулировать.
Думать о шефе.
Торопить события.
Вздыхать.
Полюблю его сюсюканья.
Буду сверху чаще раза в две недели и дольше трех минут.
Обещаю.
Но один разочек!
Время назад.
«Сделай мне кофе».
Я иду на кухню и возвращаюсь не с одной только чашкой. Но он об этом не знает.
Эти минуты мучительны для меня. Их будет ровно 43, я знаю.
Пальцы.
Дальше так.
И так.
Беру, терплю, меняю, закатываю, закусываю.
Когда он постанывает вот так, я уже не уверена. Ни в чем.
Кроме того, что люблю его.
Три секунды.
Целует в лоб.
Натянутая улыбка.
Не дать ему выйти. Не дать ему выйти.
Вынимаю из-под подушки нож для резки хлеба.
Раз.
Два.
Три.
Это его глаз противно брызгает мне на шею.
Четыре.
Здесь, наверное, была сонная артерия.
Как много.
Пять.
Сложно.
Но я вхожу в раж. Как во время первого секса с ним.
После того, как он облизал мои пальчики.
Он брыкается слишком поздно.
Не ожидал.
Фух. Хорошо.
Я люблю его.
Потому время назад.
Время назад.
Эй!
Время назад!
Время назад!!!
ВРЕМЯ НАЗАД!!!


Вы правы, у меня не получилось.
Предсказывать будущее, летать над землей и возвращать время – это все чудеса, природе не характерные.
На чудеса способен лишь тот, у кого есть любимый человек.
А у меня нет теперь любимого человека.

---

Обыкновенное чудо: Монастырский сад

[hipostasy]

В нашей жизни всегда есть место чудесам. Надо только уметь заметить, увидеть, понять их... Разве не чудо, например, Интернет, который сегодня позволяет в течение нескольких секунд связывать кореспондентов, находящихся на разных континентах? Или авиалайнер, весом в сто тонн, который взлетает с полосы длиной в 1500 метров?



С одним из подобных рукотворных чудес мне довелось встретиться в селе Троекурово, что под Лебедянью в Липецкой области. Между прочим, места эти посещал Иван Серггевич Тургенев, посвятив им два очерка в цикле "Записок охотника".





...От местных дачников-москвичей - и кто бы мог подумать, что еще в 1990 г. здесь можно было приобрести добротный дом с садом и огородом всего за одну тысячу рублей?,- деньги абсолютно смешные по нынешним временам, - впервые услышал про Монастырский сад. Сам же монастырь, точнее - его глухо заколоченные корпуса, возведенные в 1913 году, где совсем недавно располагались совхозные вино-консервные цеха, также украшает это разрошееся старинное и богатое село. В двухэтажном красного кирпича старинном здании монастырской гостиницы ныне расположилось общежитие, приютившее несколько семей беженцев из стран СНГ и иных "без определенного места жительства", коих столь много появилось в стране в последнее десятилетие прошлого века.



Так вот, старожилы-дачники рассказали, что верстах в двух от села, на берегу воспетой Тургеневым реки Красная меча, раскинулся чудесный Монастырский сад, заложенный монахами теперь чуть ли не век назад. Понятно, что за этим садом в то время ухаживали монахи и послушники, а осенью собирали щедрый урожай вишень, яблок и груш, который приумножал богатсво и славу монастыря. Кстати сказать, местные жители уже и не помнят, как назывался этот монастырь, знают лишь только, что он был мужским. Но оказавшийся ныне на границе двух сельхоз товариществ - бывших совхозов, - оказывается, монастырский сад имел ряд особенностей. Во-первых, располагался он на холме. Во-вторых, - был окружен разросшимся за десятилетия лесом и поэтому не был виден издалека - и именно поэтому о нем не знали многие аборигены, начиная от всеведующих школьников, до ответственных бывших совхозчиновников. В третьих его рост и урожаи были обусловлены природными ключами, самым непредсказуемым образом выходившими на этом возвышенном месте.



Узнав об этом, мы с женой как-то в солнечный день отправились на поиски сей местной историко-природной достопримечательности. Не буду рассказывать о долгом путешествии, в ходе которого пришлось пройти и обойти 5 или 6 местных рощ, прежде чем наши поиски оказались вознагражденными. Однако и сама эта экспедиция, позволившая полюбоваться красивейшими среднерусскими пейзажами, передать неповторимое обаяние ко- торых под силу, может быть, разве что только помянутому Ивану Сергеевичу Тургеневу, или не менее любимому мною Ивану Алексеевичу Бунину, и ее итог были достойной наградой за любопытство и желание увидеть все собственными глазами. Сначала мы наткнулись на отголоски этого чуда: на склоне холма стояли ровными рядами чахлые вишневые саженцы, лишь кое-где на которых краснели спелые ягоды - этот сад, заложенный несколько лет назад "не пошел" ввиду недостатка влаги в почве. Однако очень густой и колючий кустарник не позволял проникнуть в рощу, которая, по-видимому, таким образом хранила свою тайну.



Пришлось обойти ее почти всю по периметру, когда вдруг показалась лишь узкая тропка, позволившая вступить под благодатную тень. Прошли по ней метров тридцать и увидели заросший пруд правильной прямоугольной формы, что указывало на его явно рукотворное происхождение. Затем - второй, поменьше, соединенный с предыдущим неглубокой канавой - как тут не поразиться удивительной прозорливости садоустроителей! Еще метров тридцать по едва заметной тропинке - и вдруг, - у меня невольно возникла ассоциация с виденными по телевизору кадрами кинохроники о путешествиях в Амазонии, - взорам нашим открылась залитая солнцем просторная поляна, на которой ровными рядами стояли увешенные краснобокими большими плодами яблони... Здесь была не одна сотня деревьев. В глубине сада обнаружились также вишни и груши.



Полюбовавшись некоторое время этим восхитительным зрелищем, отведав "здоровящих", но еще не совсем созревших яблочек, мы с женой были вынуждены пуститься уже в обратный путь. Но все-таки, нередко, уже по прошествии ряда лет вдруг вспоми- нается именно этот сад, когда вдруг внезапно захочется напомнить летний зной и радость по поводу удивительного открытия: - А ты помнишь...?



Каждый из нас помнит и сохранил в памяти свои большие и малые чудеса, с которыми мы встретились в этой жизни.....

---

Зеленый луч

[Этери_]

Название: Зеленый луч

Автор: я

Жанр: мистическая фантастика



Солнце уже почти касалось воды, когда два очень похожих мальчика с соломенными волосами вприпрыжку добрались до берега. Младший наступил на ракушку и теперь стоял на одной ноге, отряхивая вторую от песка.

- Миха, ну что ты возишься? – нетерпеливо позвал старший.

Мальчик не торопясь приблизился, немного насмешливо глядя на брата. Миха был серьезней порывистого, юркого Сани, и, несмотря на то, что был младшим, часто верховодил в любой игре. Сегодняшняя идея тоже принадлежала ему. Пару недель назад Саня вычитал в какой-то пиратской книжке, что за секунду до того, как солнце сядет в море, можно увидеть зеленый луч. С тех пор каждый вечер они приходили к морю, но луч показался им всего два раза. Но сегодня Миха предложил нечто новое – попытаться поймать этот зеленый луч зеркальцем и пустить его, как солнечный зайчик, в глаза. Действуя по привычке будто из-за кулис, он торжественно позволил брату нести зеркало и ловить им луч, не открывая Сане, что честь первого испытания все-таки принадлежит ему, Михе.

- Смотри, еще несколько секунд, - воскликнул Саня.

- Готовь зеркальце, - без тени улыбки, будто и правда ставили серьезный опыт, произнес Миха.

Он стал так, чтоб брат мог сразу направить луч ему в глаза.

Краем сознания мальчик отметил вспышку на западе, и тут же зеленым светом полыхнуло так, что он зажмурился и вскрикнул.

Зеркальце упало в песок.

- Миха! – тряс его Саня, а его губы беспомощно прыгали и руки дрожали. - Что случилось? Ты можешь открыть глаза?

Миха видел водоворот красок и яркий свет, но не было темноты, неизменной спутницы слепых.

- Да вижу я, наверно, луч был слишком яркий. Скоро все пройдет, - спокойно объяснил он.

Но лишь четверть часа спустя братья смогли отправится домой.

Ночью Миха метался в постели, не умея отличить сон от яви. То ему казалось, что он провалился в солнце, то - что он ослеп и ходит ощупью по привычным дорогам. Рассвет он встретил на ногах.

- Купи бутылку кефира и булочки, Мишут! – крикнула мама из соседней комнаты.

Взяв из коробочки на столе немного мелочи, Миха отправился в поход по магазинам. Он всегда обходил все прилавки, ради удовольствия видеть головки сыра, маслины, похожие на блестящих жуков, баночки со сметаной, напоминающие собранный снег. Вот и сегодня он прошелся по магазину, прежде чем подойти к продавщице.

- Чего тебе? – невежливо поинтересовалась она.

Миха посмотрел ей в глаза, и вдруг волна тошноты захлестнула его. Он видел черную злобу, бурую в серых разводах зависть, болотно-зеленую тоску, мутную, бутылочого цвета жадность. Только в глубине глаз мерцала розовато-желтая любовь к дочери.

Миха выскочил из магазина, как будто за ним гнались, но вскоре успокоился и пошел медленнее. Он стыдил себя за «глупые фантазии» и почти уже решился вернуться обратно, тем более что так и не купил ничего, когда мимо него прошел Пыж. Этот Санин одноклассник был на голову выше всех мальчишек в округе и редкостный задира.

- Привет, Пыж, - натянуто поздоровался Миха.

Рослый парень в ответ захохотал во все горло и сшиб его кепку на пыльную улицу. Миха, сдерживая злость, взглянул на обидчика, и вновь его чуть не вывернуло.

В глазах Пыжа были черно-серые полосы ненависти, ярко-красные капли безумия, и причудливые спирали грязно-зеленой униженности и презрения к самому себе. Пыж, будто почувствовав что-то, медленно развернулся и ушел, не расправившись с Михой до конца.

Что за странная способность видеть душу? Откуда она взялась и какие несчастья несет? Ему вовсе не хотелось видеть то, что обычно спрятано от людей. Михе вновь стало плохо от горького привкуса во рту - изнанки людей. Но больше всего он боялся увидеть грязные, мутные цвета в глазах у Сани, мамы, у своего лучшего друга.

- Подайте, люди добрые, да будет вся ваша семья здоровой, - раздался заунывный голос нищенки.

Миха дал ей пару монет, стараясь не заглянуть в глаза, но вдруг испугался обидеть ее, все же взглянул - и улыбнулся. В глазах нищенки не было ни страха, ни злобы. Только сине-сиреневая тоска по внукам, живущим где-то далеко, да цвета слоновой кости обида на несправедливость. Обида, с которой нищенка уже давно смирилась. А вот зеленая полоска воспоминаний о молодости, и бордовое колечко привычного унижения. Или смирения? Миха не знал, что правильнее.

Нет, от этой души никому не было бы плохо, но мальчик шел по городу, стараясь не смотреть на людей, и все больше впадая в панику. Там и тут ему мерещились цвета злобы, вражды, усталости, болезни, корысти. Домой он пришел, когда отчаялся найти какой-то выход. И тут его неожиданно спас Саня.

- Это, конечно, от вчерашнего луча, - авторитетно заявил старший брат. – В книгах пишут, что зеленый луч может делать всякие необычные вещи.

Миха с надеждой посмотрел на него.

- Пойдем на море сегодня? И попробуем снова поймать луч?

- Клин клином? – усмехнулся Саня. – В конце концов, терять тебе нечего. Хотя... я бы на твоем месте подумал. Представь, тебя ведь никто не сможет обмануть. Ты сможешь верить людям!

Миха покачал головой.

- Если б ты видел это, ты бы так не говорил.

Он просидел до вечера в комнате, избегая брата и лишь надеясь, что мать задержится на работе. За полчаса до заката братья вышли из дому, как вчера, захватив зеркальце. Саня продолжал уговаривать брата:

- Мих, это чудо! А ты от него сам, своими руками отказываешься!

- Чудо должно приносить радость, а когда тебя тошнит от изнанок людских душ... Я предпочитаю верить, а не знать.

Они молчали до самого моря. И лишь когда зеленый луч полоснул по Михиным глазам, Саня решился сказать:

- Знаешь, а я хотел бы увидеть твою душу.

- Думаешь, тогда ты смог бы меня любить? – тихо спросил Миха.

Солнце уже скрылось в море, когда мальчик вдруг резким движением швырнул зеркальце в воду.

---

написано довольно давно...

[~Рина~]

Как обычно, очередное собрание «Международной Организации Злобных Гениев» началось со вступительной речи одного из лидеров этой организации Бенджамена Гарта – невысокого худощавого человека в маленьких очочках, которые он не снимал даже ночью.

- Господа, - его голос, всегда тихий, сейчас и вовсе походил на шёпот, что свидетельствовало о важности момента, - «М.О.З.Г.» насчитывает уже более 500 человек, каждый из которых является талантливейшим специалистом в своей области. Однако, не смотря на это, ни один из наших гениальнейших планов не увенчался успехом…

- Просто пока нашим противникам везло! – «вечный выскочка»

Найджел Бейли – самый молодой из лидеров «М.О.З.Г.»а, как всегда, не удержался от выкрика, за что удостоился мрачного взгляда и неодобрительного ворчания седовласого полного господина – своего соседа справа: «Мистер Бейли, если ваш отец отдал жизнь за наше дело, это ещё не повод так орать мне на ухо».

- Nein! – подпрыгнул на стуле профессор Зигфрид Хейнфиц, заведующий химико-биологической лабораторией, - Nein! Herr Бейли совершенно прав! – он выбежал из-за стола, взволнованно размахивая руками, - Пока! Вот именно! Пока! Но когда мы приступим к реализации нашего нового плана, им уже ничто не поможет!.. Человечество находится на грани экологической катастрофы! Всего через несколько десятков лет окружающая среда будет!..schwammdruber!.. будет настоль-

ко загрязнена, что существование в таких условиях станет невозможно!.. Geht niht!..Нам остаётся лишь ускорить этот процесс! Для этого мной и моими коллегами!..meine college!..был разработан сверхсекретный «План экологической катастрофы», согласно которому в окружающую среду должен быть выпущен специально изобретённый для этой цели быстро распространяющийся вирус, нарушающий экологическое равновесие, что в свою очередь приведёт к экологической катастрофе! – в конце этой длинной фразы профессор Хейнфиц даже подпрыгнул, - И тогда всё население Земли погибнет!..

- Как это погибнет? А как же мы? – не выдержал Найджел Бейли.

Впрочем, этот вопрос волновал всех присутствующих.

- Всё очень просто! Очень просто! – Зигфрид Хейнфиц подпрыгнул ещё раз, - Мы будем находиться в специально оборудованной штаб-квартире, пока наш план не будет!.. schwammdruber!..успешно реализован! Затем начнётся осуществление «Плана вступления на зараженную территорию и восстановление экосистемы»! Для этой цели я и мои коллеги!..Ich und meine college!..разработали специальный антивирус, нейтрализующий действие нашего вируса и в десятки раз ускоряющий процесс естественного восстановления экосистемы Земли!

- И тогда мир будет нашим! – эту фразу мог бы сказать любой из присутствующих.







Человек, не всегда осознавая это, старается возложить вину на кого угодно другого, даже на мифическую организацию, но не на себя.

Бросив какой-нибудь мусор на землю или сломав несколько веток, многие люди не считают, что они сделали что-либо плохое, а тем более нанесли вред экологии планеты.

И пока мы придерживаемся этого мнения, существует угроза полного исчезновения человека как вида, вследствие невозможности приспособиться к условиям экологической катастрофы.

@настроение: неплохо, неплохо)